ПРАВДИВЫЙ ВЗГЛЯД НА ХУДОЖЕСТВЕННОЕ СЛОВО

В Институте гуманитарных исследований состоялся семинар «Аксиология пространства в мемуарном повествовании. К юбилею Алима Кешокова и Хапачи Каширгова». Ценные материалы, которые в значительной степени пополнят представления читателей об адыгской (кабардинской) литературе, представила старший научный сотрудник Института гуманитарных исследований КБНЦ РАН Инна КАЖАРОВА.

- Одно то, что Алима КЕШОКОВА и Хапачу КАШИРГОВА сближает общее пространственно-временное обстоятельство (они одногодки и односельчане), уже подвигает к тому, чтобы задержать внимание на восприятии ими времени и пространства собственной жизни. И для этого есть счастливая возможность, ведь каждый из них оставил мемуары: Алим Кешоков - повесть «Вид с белой горы» (1973), Хапача Каширгов - роман «Жизнь прожить – не поле перейти» (1988).

Для литературоведов давно стала аксиомой мысль Михаила Бахтина о том, что всякий момент художественного произведения ценностно окрашен. Размышляя о пространстве, запечатленном в мемуарах, наверное, можно исходить из того, что особое богатство смыслов таит в себе дом, в котором родился человек, чей рассказ о прожитом послужил основой произведения. Ведь дом - то место, из которого начала произрастать личность этого человека. И вообще, пространство в мемуарах интересно уже тем, что свобода вымысла здесь ограничена.

О многом может рассказать образ дома и логика его запечатления. В этом смысле сопоставление «автобиографического дома» в произведениях Алима Кешокова и Хапачи Каширгова открывает читателю и исследователю интересный путь, правда, на этом пути важно учесть, что аксиологический отпечаток накладывают и годы написания произведений. Казалось бы, их разделяет не так много лет, а между тем в повести Кешокова все еще осязаемы рамки соцреализма, а в романе Каширгова уже пробивается гласность перестроечных лет.

Каждый по-своему, но оба текста убеждают в том, что автобиографическое пространство иной раз может поведать о «человеке вспоминающем» и о тех, кто ему дорог, намного больше того, что вплетено в так называемую «канву жизни», которая залегает в основе произведения. Так, собственную линию смыслов прокладывают в повести Алима Кешокова дом, построенный когда-то дедом и его братьями, дом, в котором родился автобиографический герой, дом прадеда его матери - Куоз Хакуриновой, так называемый «домик путника», на склоне лет организованный Пшемахо Кешоковым у магистральной дороги Нальчик-Пятигорск. У истоков этой истории обозначено некое «начало начал», которое метафорически предсказывает духовный облик следующих поколений, а на новом витке времени эта духовность вполне оправдывается непритязательным домиком Пшемахо Кешокова. «Говорящие» детали этого дома – дверь, карниз, крыша, кунацкая, деревья вокруг... Сращенность истории человека с историей дома, как в случае с прадедом Куоз Хакуриновой, создает ореол стойкости, который предопределит линию характера и судьбы матери автобиографического героя.

Именно тема дома не дает упустить из виду, что «автобиографический дом» в повести «Вид с белой горы» теснее всех связан с отцом семейства: дом ветшает, а потом и вовсе уходит следом за Пшемахо, и в последующем повествовании слово «дом» перестает звучать совсем, - потом будет появляться, и не раз, «квартира», но не «дом».

В диссонанс мажорным нотам в описании «домика путника», который Пшемахо Кешоков обустроит после выхода на пенсию, проглядывает печальная попытка создать на склоне лет, пусть в миниатюре, но по собственному разумению и собственными силами, тот лучший мир, что был некогда обещан. 

О многом способен поведать выбор того временного момента, на фоне которого авторы мемуаров считают нужным дать наиболее развернутое изображение дома, в котором они родились. Любопытно, что и для Алима Кешокова, и для Хапачи Каширгова это революционное лихолетье. Однако если Кешоков ненавязчиво, но однозначно намечает социальную характеристику родного дома, то для Каширгова уже открыта возможность быть свободным в деталях, говорящих о благополучии и даже некотором эстетизме жилища семьи, принадлежащей далеко не богатому сословию. В аксиологическом прочтении пространства уже не ускользнет от внимания то, что, несмотря на внятные социальные симпатии и антипатии автобиографического героя, в самый непростой период жизни семьи Кешоковых островком безопасности для Пшемахо выступает не собственный дом и не дом кого-то из близких, а дом князя-конокрада.

Особенности видения пространства у двух писателей, чье биографическое время началось и развертывалось синхронно, особенно четко видны там, где речь заходит об одних и тех же событиях. Оба были свидетелями разрухи и голода, последовавшими за революцией. Алим Кешоков освещает голод 1920-21 года точечно, через немногочисленные события и метафоры. То и другое требует присутствия пространственных образов. Несмотря на краткость сведений, писатель успевает подвигнуть своего читателя выйти за пределы сказанного.

Хапача Каширгов в описании тех событий обстоятелен. Через изображения поэтапно меняющегося пейзажа, бытового пространства, он сообщает множество ценных подробностей – исторических, социальных и психологических, показывает размах трагедии, о которой нашему современнику известно немногое.

Обращает на себя внимание, насколько важна для обоих писателей предыстория автобиографического дома. Если для Алима Кешокова она связана с дедом и его братьями, то для Хапачи Каширгова она восходит к судьбе его деда – Алихана Каширгова. Здесь выстраивается сложная и драматичная линия, в которой фигурирует изображение заброшенной усадьбы – прежнего места проживания семьи Алихана, период бездомья Каширговых, новый дом, возведенный в Шалушке, однако за пределами родного жамаата. В дальнейшем будет представлен очень подробный портрет дома, в котором появился на свет автобиографический герой, и еще, по ходу событий, мелькнут детали нового дома в новом селении Герменчик.

Есть в истории дома Хапачи Каширгова этап, интересно переплетенный с историей основания селения Герменчик. Бесценно то, как бережно он воскрешает для нынешнего читателя «культурный климат», царивший в тот период, - все, что ныне уже невозможно разглядеть за голыми датами и сухими фактами.

Символично, насколько активно проявляется в пространстве романа «Жизнь прожить – не поле перейти», образ дороги. Именно с ней сопряжен образ легендарного Алихана Каширгова. Перепаханная дорога становится причиной многих бед, в потоке которых семейство Каширговых изгоняется из родной Шалушки. Именно на дороге будет убит Алихан Каширгов. Роковую роль, причем неоднократно, сыграет дорога в жизни самого автобиографического героя.

Кроме логики изображения пространства и акцентов на некоторых его участках, немало о системе ценностей писателя говорит характер его «личных» взаимоотношений с пространством. Если соотнести траекторию, которую оба писателя прокладывают сквозь свои воспоминания, с теми закономерностями, которые формулирует литературовед Леонид Фуксон, станет заметно, что об авторе романа «Жизнь прожить - не поле перейти» выразительно повествует центростремительно организованный мир: герой не просто тяготеет к камерному пространству, его путь всякий раз возвращает его к дому. В это же время, детский сон о рельсовых дорогах, учеба в Орджоникидзе, затем в Москве, дороги военных лет, вновь учеба и работа в Москве обнажают идею центробежного пути героя и автора повести «Вид с белой горы». Так или иначе, но художественное пространство в мемуарах Алима Кешокова и Хапачи Каширгова помогает нам в новых красках увидеть не только портрет эпохи, но и портрет личности.